Коми в 1760-1780 гг.

По мнению П. Г. Любомирова, заводы имели «краевое значение». Как и уральские, они были оснащены водяными двигателями, доменными печами, кричными и кузнечными горнами, действующими и запасными молотами. Заводам были отведены обширные лесные массивы, которые «не присвояются, а земля под оными принадлежит казне». В летнее и осеннее время добыча руды на рудниках производилась отвалами с глубины от 2 до 4 сажен, а зимой прорывались штольни.

Работа Нючпасского и Кажимского заводов была тесно связана. Рудники, отведенные Кажимскому заводу, находились от него на значительном расстоянии. Поэтому руда для плавки отправлялась на Нючпасскнй завод, а перековку чугуна в железо производили в Кажиме. В конце XVIII в. Нювчнмский завод выплавлял до 60 тыс. пудов чугуна и от 9 до 20 тыс. пудов железа в год, Кажимский завод выковывал ежегодно до 50 тыс. пудов железа.

Кроме чугуна и железа, заводы выпускали и другую продукцию: корабельный балласт, якоря, ядра, которые водным путем отправлялись в Архангельск. Имеются указания документов и на выполнение ими специальных правительственных заказов, как например, изготовление крышечного листового железа для Зимнего дворца, фляжного железа для водоносных армейских фляг и т. д. Часть железных изделий шла на местный рынок.

На заводах применялся труд вольнонаемных рабочих, которых в условиях Коми края было легче найти, чем в крепостных губерниях центральной России. К тому же усилившееся во второй половине XVIII в. расслоение крестьянства выбрасывало на рынок труда большее количество рабочей силы, чем в первой половине века.

Основное ядро, представляющее квалифицированную часть рабочих,— доменные, фурмовые, кричные, молотовые мастера и подмастерья — состояло из обученных заводскому мастерству крестьян Вятской и Великоустюжской провинций, постоянно живших при заводах. Работы, не требовавшие особой квалификации,— добыча руды, жжение угля и другие — выполнялись «наемными людьми по паспортам за договорную плату».

В конце XVIII в., по сведениям, посланным заводовладельцами в Берг-коллегию, на Нювчимском заводе ежегодно работало «вольных работников» от 1000 до 1500 мужчин, от 250 до 300 женщин; на Нючпасском — 200 мужчин и 50 женщин; на Кажимском — 300 мужчин и столько же женщин.

Возникновение горнорудной промышленности изменило жизнь многих крестьян. Они стали семьями оседать на заводах, и работа у доменных печей и горнов становилась для них потомственным занятием. В штате дефицитной рабочей силы документы отмечают молотового мастера Никиту Мальцева из Вильгортской волости, мастера кричной тяги Тимофея Макарова из Небдинской, молотового мастера Егора Шахова с верхней Вычегды и других.

Другую, малочисленную группу составляли крестьяне вотчины Вологодского и Белозерского архиепископа Усть-Вымской, Коквицкой и Вожемской волостей, которых в 1720 г. насчитывалось 1216 человек. Указ 1764 г. о секуляризации церковных имуществ выделил этих крестьян в новую категорию «экономических крестьян». В 1780 г. их число составляло 1598 душ мужского пола.

Если экономические крестьяне, по существу, кроме подведомственности, ничем не отличались от государственных, то гораздо более глубокие различия наметились внутри самого крестьянского общества. Сами крестьяне в наказах в Комиссию 1767 г. подчеркивали свою социальную неоднородность, разделяя себя на самых лучших, лучших, средних и маломощных. В основу этой классификации они брали количество посевов и сенокосов, принадлежащих каждой семье. В Корткеросской волости в группу «самих прожиточных» входили 6 крестьян, в их числе В. И. Потапов — 18 четвертей хлеба, 200 копен; Е. Г. Потапов — 9 четвертей хлеба, 90 копен сена; Ф. Г. Потапов — 11 четвертей хлеба, 250 копен сена. В Шежамскои волости такую группу из 40 человек возглавлял В. Чукичев, у которого были своя водяная мельница и сенокосы на 500 копен.

Маломощное хозяйство можно представить по хозяйству крестьянина Усть-Немской волости Е. Игнатова, у которого, кроме двора и избы, было описано «пашенной земли пустошь, на которой сеется рожь 4 четвертей, сенного покосу на 15 копен и птичье угодье»— всего на 6 руб. Близко примыкала к группе маломощных крестьян, а иногда и смыкалась с пей группа бобылей, зафиксированная переписями 1707—1710 и 1720 гг.

По второй и третьей (1761—1763 гг.) ревизиям термин «бобыли» отсутствует, однако это не означает их фактического исчезновения. Пашенные бобыли (имевшие двор и землю) платили подати наравне с крестьянами. Меньшая часть бобылей — непашенные — из-за отсутствия земли и «за скудостию» была неплатежеспособна. Иначе их называли еще неподатными бобылями. Именно эта часть крестьян чаще всего оставляла свои дворы пустыми и уходила на заработки. В 1700 г. в трех вымских волостях — Ляльской, Княжпогостской и Турецкой (Турьинской) было отмечено 57 бездворных бобылей, о которых говорилось, что они «кормятся своею работою и ходят по миру». Позднее особенно много таких бобылей числилось на Сереговском солеваренном заводе.

Среди сельского населения края отмечается и такая категория крестьянства, как половники. Это были люди зависимые, обрабатывающие чужую или свою землю па определенных условиях. Половник получал лишь часть урожая (это могла быть половина, третья часть и т. д.). Большинство их работало у купцов или в монастырях, реже — у богатых крестьян.

Стремление увеличить доходы казны в связи с ростом потребностей феодального государства вызывало усиление налогового гнета всех категорий крестьян. Особенно резко увеличились различные налоги, сборы и повинности в пользу государства в начале XVIII в. С началом Северной войны крестьяне края с 1700 по 1710 г. обязаны были на собственных судах в своих мешках и своими силами сплавлять ржаную муку для воинских людей в Архангельск. «Тягло в нынешний военный случай оплачиваем с великою нуждою, с безмерных многих правежей»,— писали в одной из челобитных крестьяне Турецкой волости.

В 1717 г. «окладные сборы», налоги «на ямские подводы», «на рекрутов», «дань полоняничная» с крестьян Усть-Вымской, Оквадской, Коквицкой волостей составили более 700 руб., а к 1723 г. размеры государственных налогов возросли до 900 руб. Не в лучшем положении находились и приписанные к Сереговскому заводу крестьяне. Кроме заготовки заводу дров за плату в два раза ниже, по сравнению с другими крестьянами, они исполняли и другие повинности, как например, отправка на свои средства рекрутов и плотников в Петербург, работа на заводских сенокосах и т. д.

«Река Сысола должна быть нашим вожатым, а верховая езда сильно нас утомила; и так мы вознамерилися ехать водою. Но зырянское во всем беспечие принудило нас отважиться в челне пуститься по стремнинам Сысольским до погосту Липского, составляющего главное место Убской волости.

Тут мы видели нерадение зырянское и в самом сенокосе, которые по берегам сысольским рассеяны были, и сбирали сено по копенкам, ибо в труде они себе ставили от мелкого лесу очистить свои покосы; но лучше желали несколько верст далее отъехать, чтоб скосить и собрать копенку сена, нежели вырубить и очистить тонкие лозы. По отдаленности их сенокоса, часто они живут долгое время на полях и, чтобы сыскать себе пищу, большее время утра и вечеров препровождают в ужении рыбы. Где был сенокос, тут приметою был мужик, сидящий на берегу с удочкой, чтобы пожирнее поужинать.

Правда, Сысола нарочито рыбна; однако Мужику, упражняющемуся в сельской работе, сравнивая с другими мужиками, уже мало останется времени на лакомый промысел. При сем случае скажу, какою рыбою Сысола изобилует. Сиги, которые в российских реках, кроме рек и озер, близкое сообщение с морем имеющих, не водятся, в Сысоле ловятся изобильно. Налимы, хариусы, окуни, щуки, караси, ельцы, голавли, лещи, плотва, язи, синцы, пескари, угри и вьюны».

Описывая переход от Ыба до Пажги, Иван Лепехин интересно пишет о крестьянских промыслах в лесу:

«В лесах первою встречею были нам бураки и кадушки, развешанные по деревьям. Они представляли гнезда диких птиц, а особливо уток, которые с весны кладут свои яйца в оных. Почитая их за безопаснейшее место; а зыряне, приобыкши знать пору, когда они совсем вынесутся, обирают яйца, как из-под домашних своих птиц, и употребляют в свою пользу. Время знать, когда птица совершенно вынесется, неотменно им должно для того, что если птица раз испугана будет, то более в гнездо свое не возвращается.

Говоря о яичном промысле, скажу и о промысле их птичьем. Хотя зыряне весьма искусны в стреляный, однако птиц никогда не стреляют; но порох свой берегут более на зимний звериный промысел, а птиц ловят пленницами и кругами; при том они столь искусны выражать птичий голос, что оным заманивают в силки пролетную птицу, и таким образом с весны целыми ловят стадами»
(М. Таскаев «Ыбъяс вылын - Ыб»).