Коми в 1680–1700 гг.

Однако пустозерский церковный архив оказался нечаянной наградой за все мучения: в нем было все, что касалось истории заселения Европейского Русского Севера.

Вот древнепечатная записка монаха Нестора, в коей помянута и Печора: «Людье там есть, язык их нем и сидят оне с самоядью на полунощных странах... А имя их печоры». Нестор свидетельствует, что «печоры» платят дань Новгороду Великому. А вот и сам Новгород стал данником Москвы, и шлют московские государи своих князей на покорение «диких карачаев», отказавшихся платить, поставлять «рухлядь». В 1499 году Москвой было ведено рубить на берегу Пустозера сторожевой острог. Окрестности огромного озера были пусты от леса, воды же его, имевшие протоку на Печору — виску, были полны рыбой. Из приплавленного леса московские стрельцы срубили град Пустозерск и стали править кочевниками.

Видать, круто правили стрельцы и крутонравны были кочевники, коль архив полон обоюдных жалоб и печали об убиенных служилых людях и повешенных карачаях. Слали жалобщиков ненцы и к самому Ивану Грозному. Гонцы вернулись с грамотой, такой же грозной, как и сам царь: «...кто через сию грамоту их изобидит, иль вступится в их рыбные ловли и звериные ухожаи, то тому от меня, Великого Князя, быти в опале и продаже». Грозны цари московские, да уж больно мягка пушнина самоедская... Обирают кочевников воеводы, грабят их ратники и новые заселыцики. Не раз подымались в гневе кочевники и осаждали городок... Государи московские наводили там порядок: «В прошлом 1706 году июня в 30 день послана к тебе, воеводе Пустозерскому, наша Великого Государя грамота: ведено с Пустозерской самояди, кроме Ижемской и Усть-Цилемской самояди, песцы собирать пустозерцу посадскому человеку Гавриле Худоварову, за крестным целованием: с женатых и холостых самоядов по три песца с человека, а больше того ничего с них не иметь и обид им самоядам не чинить, чтобы их от Пустозерского острога не отгонять и их из тундры к острогу призывать ласкою».

Царский наказ об упорядочении платежа дани, видимо, возымел свое действие, ибо, судя по документам, «карачаи» более набегов не делали и ясак платили регулярно. Этому способствовало и административное разделение кочевников, так как часть их была приписана к Ижемской и Усть-Цилемской слободкам. За Пустозерском же было оставлено только одиннадцать родов самоедов.

С наступлением длительного мира воевода со стрельцами был переведен в Мезень, городок стал помаленьку усыхать.

— Прогневили господа сожжением святого Аввакума, — рассказывал Андрею церковный сторож, — закидал он протоку, что соединяла озеро с Мати-Печорой, песком. Ушла из озера рыба, не стали заходить чердынцы — усох наш городок, — сокрушался старик.

— Не смогли бы вы показать мне землянку, где томился пятнадцать лет Аввакум?

— Отчего не показать — недалече она, — охотно согласился сторож, — однако ж снег там, суметно. Вот под этими буграми и томился глашатай мук народных, — показал на осевшие холмики сторож. — На пасху в одна тысяча шестьсот восемьдесят втором году сожгли его со товарипппами на высоких столбах. Его жгут, а он кричит: «За кровь русскую мученическую всех развешают вас по дубью!»

— Это не протопоп кричал, а Стенька Разин! — воскликнул взволнованный Журавский.

— Были тут люди и Разина, и Пугачева, и Болотникова. Хранит церковный архив и их следы, — тихо сказал сторож.
(Л. Смоленцев «А. Журавский. По краю бездны»).